В эпоху Просвещения интерес к вопросу о роли личности в истории стремительно взрастает. Это связано со следующими обстоятельствами. С одной стороны, некоторые конкретные монархи, занимавшие троны европейских государств в XVIII в. (подобные французскому королю Людовику XV, утверждавшему: «После нас хоть потоп»), часто не соответствовали должности руководителя страны; не занимались государственными делами, а проводили время в бесконечных развлечениях. Отсюда требовалось искать пути исправления существующего положения дел, создание системы, обеспечивающей приход к власти правителя, адекватно решаемым государственным задачам. С другой стороны, мыслителям следовало выявить истинную роль монарха в истории страны. Утверждение французского короля Людовика XIV: «государство – это я» нуждалось в корректировке. Необходимо было выяснить настоящее влияние данной личности на ход исторических событий, теоретически обосновать место данного фактора исторического процесса среди других его составляющих.

Первую задачу мыслители эпохи Просвещения решали путем создания концепции «просвещенного государя». Они рассуждали так: поскольку монархи приходят к власти лишь в силу родственных связей, лишенные предварительной подготовки для исполнения обязанностей руководителя государства, цель философов – дать им необходимую и полезную информацию. Как это сделать? Один путь – личное общение мыслителя с правителями. Так, Вольтер переписывался с различными коронованными особами: особенно интенсивно – с прусским королем Фридрихом Великим и русской императрицей Екатериной II. Это делали и другие философы – Д. Дидро, Ж. Руссо и т.д. Другой путь просвещения монарха более сложен – заставить его сравнивать себя с политическими деятелями прошлого. Г. Мабли рекомендует правителям: «Спрашивайте себя, так ли поступили бы Аристид, Фабриций, Катон» [1, 10]? Г. Болинброк предлагал правителям сопоставлять действия уже не отдельных личностей прошлого, а партий и правительств. Причём, речь шла не только о реальности, но и об упущенных возможностях, последствиях, «которые вытекают из тех и других». Ибо, «благодаря такому упражнению ума изучение истории опережает опыт … и готовит к действию» [2, 158]. Таким образом, важным показателем повышения интереса мыслителей к проблеме роли личности в истории стала их попытка улучшения качеств существующих правителей путем их просвещения. Такой подход имел и сугубо практическую цель: доказать монархам, что они «назначены лишь для счастья подданных» [1, 10].

В эпоху Просвещения роль личности в истории осмыслялась и на теоретическом уровне. Если бы правитель не влиял на ход исторического процесса, то его не имело бы смысла просвещать. Однако требовалось установить его место среди других факторов исторического развития. Так, Вольтер выделял их четыре: 1) климат; 2) правительство; 3) религия; 4) мнения. Историческая личность на основе знания данных факторов может направить народы вперед. Кто же играет эту роль? Иногда – простые люди. Например, по мнению Вольтера, главный «виновник» крестовых походов – Петр Амьенский, который, «отправившись из Амьена в паломничество в Аравию, был причиной того, что Запад вооружился против Востока и что миллионы европейцев погибли в Азии. Но чаще всего, роль великой личности в представлении Вольтера играют правители. По его мнению, «абсолютный монарх, желающий блага, может без труда достигнуть своих целей». [3, 163]. Но при этом он должен учитывать влияние данных факторов исторического развития (мнений, правительства и религии, климата), их иерархии.

Таким образом, в эпоху Просвещения вопрос о роли личности в истории был поставлен с новой силой и актуальностью. Мыслители исходили из персоналистских позиций, то есть признавали существенное влияние великой личности на ход исторического процесса. Более того, они рассматривали проблему в практическом (прагматическом) ключе: в русле преобразования правителей в людей образованных, просвещенных, имеющих необходимые знания для управления государством.

В XIX в. персоналистская традиция получает развитие уже не только в исторической науке, но, главным образом, – в историософии, которая появляется во второй половине XVIII в. Здесь возникает ряд концепций, в которых признание доминирующей роли личности в историческом процессе выступает (несмотря на ряд отговорок) главным положением. В работе Г. Лебона «Психология народов и масс», проявлена его позиция. Она носила промежуточный характер: совмещала отдельные положения антиперсонализма и персонализма. С одной стороны, великие люди выступают «реализацией» идей. Например, «Наполеон воплотил идеал военной славы, блеска и революционной пропаганды, составлявших тогда основные черты народа, который он в продолжение пятнадцати лет водил через всю Европу» [4, 128]. В этом плане позиции французского философа и Гегеля совпадают. Однако данным тезисом не исчерпываются. Г. Лебон, хотя и с рядом оговорок, начинает обосновывать противоположное положение: ведущей роли личности в истории. Она базируется на следующих аргументах: 1) Великие личности осуществляют синтез «всех усилий какой-нибудь расы» [4, 125]. Тем самым такие люди выступают персонифицированным выражением усилий различных народов. Отсюда не случайно, что в истории результат действий групп людей приписывали правителям, которые «строили флот», «начинали войны» и т.д. 2) В политике великие личности – те, которые предвидят будущее. Они указывают людям путь, которого следует держаться. 3) В отношении народных масс великие личности выступают в роли поводырей, ведущих их к определённой цели. Такая ситуация закономерна. Ведь «толпа представляет собой раболепное стадо, которое не может обойтись без властелина» [4, 234]. 4) Любая великая личность фанатична. Она имеет энергичный характер, обладает сильными страстями, предана какой-нибудь идее. Только такие люди «могут основывать религии, империи и поднимать массы» [4, 127]. 5) Великая личность – движущая сила исторического процесса. Так, «неизвестный монах Лютер предал Европу огню и крови…» [4, 127].

Таким образом, Г. Лебон признавал сразу антиперсонализм (великая личность – выражение идей данного народа) и персонализм (ибо видел в гениальном человеке творца истории). Философ выявил и характерные черты подобного человека: провиденциализм, фанатичность, преданность идее. Их и начнут преувеличивать мыслители, подчеркивающие главенствующую роль личности в истории. В философии истории это направление получило название «волюнтаризма», его можно назвать крайним персонализмом. Последний основополагался на том, что личность и ее деятельность в истории никем и ничем не ограничена. Суть данной позиции точно сформулирована Г. Лебоном: «Ослепленные шумным блеском этих мощных двигателей человечества, преобразовавших политическое существование народов, такие писатели, как Гегель, Кузен, Карлейль и т.д., хотели из них сделать полубогов, перед которыми все должно преклоняться, и один гений которых изменяет судьбу народов» [4, 126]. Если в отношения Гегеля подобное мнение Лебона не совсем верно, то с его оценкой Карлейля следует вполне согласиться. Позиция данного мыслителя выражена тезисом: «Всемирная история есть… история великих людей. Все, содеянное в этом мире, представляет материальный результат, практическую реализацию и воплощение мыслей, принадлежащих великим людям. История последних составляет … душу всей мировой истории». [5, 6] Сходным с Карлейлем образом рассуждал и другой мыслитель XIX в. – Ф. Ницше. Он полагал, что придет время, когда в центре внимания ученых «будут уже не массы, а… отдельные личности», «совершеннейшие экземпляры человечества» [6, 217]. Остальные люди – масса – выступают как зависимые от данных личностей. «Массы представляются … достойными внимания только в трёх отношениях: прежде всего, как плохие копии великих людей, …как противодействие великим людям и, наконец, как орудие великих людей; в остальном же, побери их черт и статистика» [6, 219]! Отечественный мыслитель Н.К. Михайловский также считал, что главная роль в истории принадлежит герою, т.е. человеку, увлекающему «своим примером массу на хорошее или дурное, благороднейшее или подлейшее, разумное или бессмысленнейшее дело» [7, 215]. По мнению другого философа, П.Л. Лаврова, «прогресс человечества лежит исключительно на критически мыслящих личностях» [8, 87]. Последние и двигают исторический процесс в положительном направлении.

На теоретическом уровне вопрос о соотношении великой личности с иными факторами исторического процесса до сих пор остается без однозначного решения. Более того, здесь, по мнению Л. Гринина, наблюдается следующая негативная тенденция: если за «главные причины» историк мыслителями «берутся деятельность гениальных людей… то роль личности в истории преувеличивается и даже мистифицируется. А если иные, например, материальные факторы, то, наоборот, умаляется» [9, 155].

Ученым-историкам, работавшим на эмпирическом уровне познания прошлого, уже в начале XX в. пришлось сделать важное теоретическое сообщение – признать, что они «придавали мало значения личностям» [10, 4]. Более того, специалисты спешили исправить данную ошибку. «Нас стали интересовать личности вождей, командиров, правителей» [10, 10]. Ими указывалось, что каждый конкретный человек мог оказывать существенное влияние на ход истории. «Мы готовы признать, что без Вашингтона, вероятно, не было бы американской независимости. Мы вынуждены сказать, что диктатура Цезаря очень непохожа на диктатуру Суллы» [10, 11]. Следовательно, в XX в. персоналистское направление начинает занимать важное место не только в исторической науке, но и переросло в особый методологический подход, т.е. вошло в историософию.

Интересу к вопросу о роли личности в истории способствовало и еще одно обстоятельство: в XX в. появляются люди, действия которых значительно повлияли на бытие человечества. Сюда можно отнести как политиков (В.И. Ленин – Россия, А. Гитлер – Германия, Ф Рузвельт – США, Ш. де Голль – Франция), так и учёных (А. Эйнштейн, В. Вернадский и др.). Это разительно отличалось от XIX в., в котором герой «Преступления и наказания» Р. Раскольников нашел лишь одну личность для подражания – Наполеона. Отсюда можно согласиться с А. Юлихером в том, что в XX в. «таинственно великий человек стоит здесь, как и везде, на поворотном пункте истории» [11, 176] Данные личности – крайне различны. Они могли быть воплощением добра, борьбы за права человека (А.Д. Сахаров) или, наоборот, грубо попирать их (И. Сталин); являться гуманистами (М. Ганди) или жертвовать подвластным народом для достижения поставленных политических целей (Гитлер). Главное было в другом: в XX в. игнорировать роль личности при изучении исторического процесса (особенно в рамках историософии) стало невозможным.

Во второй половине XX в. персоналистское направление в философии истории получило обоснование и в лице нового, междисциплинарного научного подхода – синергетики, нашедшей выражение в трудах И. Пригожина. Здесь утверждается, что в рамках любых систем (физических, биологических, социальных) имеют место переходные состояния от хаоса к порядку – «точки бифуркации». В них содержится ряд вариантов дальнейшего становления системы. «Спусковым механизмом» для перехода на один из них может послужить активность «великой личности»: «В состоянии бифуркации социальная система становится неустойчивой относительно альтернативных путей преобразования: даже действия отдельного человека могут существенно влиять на ее развитие» [12, 9]. Например, Л. Лосло считает, что в условиях имевшей место в России марта-октября 1917 г. бифуркации, страну на «социалистический путь развития» подтолкнули действия лидера большевиков – В.И. Ленина [13, 16]. Если бы на его месте оказался иной человек, ситуация привела бы к другому варианту истории.

Количество разрабатываемых в рамках данного направления различными мыслителями концепций должно было привести к качественному сдвигу. На мой взгляд, персоналистское направление в историософии, и шире – историческом познании в настоящее время превращается в парадигму. На чем основан такой вывод? По мнению предложившего данное понятие Т. Куна, парадигма – «одно или несколько прошлых научных достижений, которые в течение некоторого времени признаются определенным научным обществом как основа для его дальнейшей практической деятельности» [14, 28]. В рамках персоналистской парадигмы снимается противопоставление «индивидуальность и массы», «личность и общество» [10, 260]. Последнее выступает как «объединение живых людей» [15, 25], хотя и разных по степени воздействия на ход исторического процесса. Итак, можно прийти к выводу о том, что к настоящему времени в историософии сформировалась персоналистская парадигма, сторонники которой считают личность важной движущей силой исторического процесса.

 

Примечания:

1. Мабли Г.Б. Об изучении истории. – М.: Наука, 1993.
2. Болинброк Г. Письма об изучении истории, – М.: Наука, 1978.
3. Семенов Ю.И. Философия истории. – М.: Старый сад, 1999.
4. Лебон Р. Психология народов и масс. – СПб.: Макет, 1995.
5. Карлейль Т. Теперь и прежде. – М.: Республика, 1994.
6. Ницше Ф. Сочинения. – Т. 1. – М.: Мысль, 1990.
7. Гобозов И.А. Введение в философию истории. – М.: ТЕИС. 1993.
8. Лавров П.Л. Избранные произведения в 2 т. – М.: Наука, 1965.
9. Семенов Ю.Л., Гобозов И.А., Гринин Л.Е. Философия истории: проблемы и перспективы. – М.: КомКнига, 2007.
10. Виппер Р. Кризис исторической науки. – Казань: Гос. Изд-во, 1921.
11. Ясперс К., Бодрийар Ж. Призрак толпы. – М.: Алгоритм-Книга, 2008.
12. Гречко П.К. Концептуальные модели истории. – М.: Логос, 1995.
13. Лосло Э. Век бифуркации. Постижение изменяющегося мира // Путь. – 1995. – № 7.
14. Кун Т. Структура научных революции. – Благовещенск: БГИ, 1998.
15. Гуревич А.Л. О кризисе современной исторической науки // Вопросы истории. – 1991. – № 2-3.